звериный вид. Шрам внезапно багровый, и эта деталь сбивает меня с толку.
А затем он выхватывает у меня пачку денег. От шока я даже покачиваюсь. И тут же пытаюсь вырвать обратно.
— Совсем уже? — я даже смеюсь. — Отдай мне деньги, пожалуйста.
Он еще и сумку у меня забирает. Стою, как истукан, пока он ее проверяет. Возвращает, и сгребает мою руку, чтобы вести куда-то.
Но я никуда не пойду.
Даже от руки не пытаюсь избавиться.
Он доигрался. Я тебе не ваза, чтобы меня таскать.
И заряжаю ему пощечину. Такую, что он не ожидает. Хлесткий звук раскалывает обыденность солнечного утра полновесным хлопком по плоти: будто стрелка часов остановилась, а потом двинулась дальше уже в новом летоисчислении.
Выхватываю деньги обратно.
Мою руку он все равно не отпускает, все равно движется куда-то, словно пощечины и не было.
А потом, когда доходим до уединенного отрезка, в тени деревьев и кустов, Кулак подло выбивает пачку у меня из рук и разворачивает к себе четко и фиксированно.
Купюры разлетаются по земле.
— Я скажу это только раз, Алиса, — жестко и гнусно говорит он, — и мы закроем эту тему. Ты привираешь по мелочам, не договариваешь и даешь мало объяснений простым вопросам. Я немедленно узнаю откуда эти деньги, кто тебе их дал и почему ты типа не заводишь телефон. Потому что ты мне сейчас все скажешь.
Я смотрю по сторонам, обвожу взором заросли, и дальнюю часть парка, где люди виднеются. Гнилую скамейку, неподалеку вколоченную в почву.
— Мне теперь деньги с пола собирать. Ты унизил меня, опять. Мне нужны эти деньги.
— Я соберу их, — поводит он плечом и основательно кивает снизу вверх. — Ты меня больше унизила. Давай, я слушаю.
— Нельзя… нельзя было нормально все сделать?
Завожу волосы за ухо, и протяжно выдыхаю. Синяк на скуле разрывается болью.
Кулак меняет положение, перенося вес на другую ногу. Я опять осматриваю купюры на земле. Почему-то не могу вынырнуть из наблюдения за легким ветерком, шевелящим бумажки.
Неожиданно он мягко берет меня за руку и будто намеревается приблизиться. Но остается на месте скалой. Кадык его дергается, и лицо мое он осматривает ястребом, несколько кругов делает. На синяк явно старается не попадать.
— Ты не нервничай. Я не люблю, когда меня за дурака держат. Ты сейчас все расскажешь, и нормально все будет.
— Что будет? — еле слышно спрашиваю.
— Все, — свирепо отсекает он. — Все.
Я подбираю несколько купюр, опять вздыхая, и откладываю их в сумочку.
— У меня сейчас планы, и они важные. Потом поговорим. Я сейчас пойду, потому что — как я тебе сказала, у меня есть планы.
Он у меня теперь из ладоней и картонку вырывает, видимо, от безысходности. На грубом лице под кожей будто волны прокатываются.
Читает картонку, и острый взгляд на меня вскидывает. В мрачных глазах паническая тень проскальзывает.
Нагоняет меня, когда я уже на подходе к противоположному выходу из парка. У меня есть цель: дойти до аптеки, купить мазь и, наверно, обезболивающее. Господин Меня-Обманули может подождать пару часов.
Я устала сегодня, а день только начался.
Одно радует, Загродский наверняка уже уехал.
— Зачем кольцо продала? Еще и скупщику.
— А ты как думаешь? Ну, есть варианты?
Не смотрю на Кулака, и чувствую, как он бесится от игнора.
Сгорбленный Сергей Степанович в соломенной шляпе машет нам с противоположного тротуара улицы.
— Зачем деньги нужны? На ремонт что ли?
Смеюсь, и все-таки кидаю на него взгляд. Господин Меня-Обманули выглядит паршиво. У меня настроение ниже земной коры проваливается. Не хочу ссор. Не хочу, чтобы он доводил и себя.
У него губы побелели.
— Вася, ты хоть знаешь, сколько на ремонт нужно? Мне понадобились деньги для обычных вещей.
— А кольцо?
— Еще раз, — закипаю, — я продала кольцо и цепочку, потому что мне нужны деньги. На отель, на телефон и прочее. Ты доволен теперь? Детектив тоже мне.
Молча идет рядом со мной до аптеки. Некоторые прохожие смотрят на меня потрясенно и нахмуренно, и не сразу вспоминаю, что у меня на лице жесть.
Слава богу, очереди нет. Честно говоря, я на грани.
Быстро покупаю мазь и обезболивающее, на последнее не скуплюсь.
Моя новоиспеченная Тень за спиной неотрывно следит за каждым движением. Так собаки ходят за тобой, если знают, что еду можешь подкинуть.
Он решает, что сразу выйдем из аптеки и дверь мне открывает, но я подхожу к столику с рекламой и тонометром.
Ищу зеркальце, раскручиваю тюбик, наношу прямо грязными руками. Он потом выхватывает у меня мазь, чтобы закрыть. Пока я пью таблетку.
— Сейчас пойдем, — говорю ему.
Хочу передышку небольшую. Он выходит на улицу подождать, а может, он вообще не вернется никогда.
Рассматриваю себя в зеркальце — это атас, конечно.
Покидаю аптеку в расстроенных чувствах, не то слово. От отчаяния прилив сил неожиданный.
А может придумаю все-таки что-то? Как-то склею все, Васе обьясню. И не уеду из Васильков. Найду укромное место, где жить-куковать. Загродский не будет меня искать по всему поселку. Он растягивать любит, подождет пока опять не предоставится возможность меня в угол загнать.
Кулаков, оказывается, машину подогнал к аптеке. Торчит у капота, курит.
— Сядь в тачку, пожалуйста.
Смотрит как-то мимо меня. Вообще не знаю, что ждать дальше. Он явно предугадывал, что вскроет нечто коварное в ситуации с деньгами. Мол, промышляю чем-то. Может быть, даже врагов его обслуживаю. Эх, Кулаков.
— Дай затянуться, — прошу его.
Прислоняется к капоту. Удивлен, но сигарету протягивает. Затягиваюсь два раза, самое оно.
Когда возвращаю, он ее выкидывает и меня к себе притягивает. Будто наконец-то решился.
Целует прерывисто: останавливается, смотрит и снова глубоко в рот проникает. Я неуверенно обнимаю его ладонями за лицо через некоторое время.
Тогда Кулак охватывает рукой всю мою голову, и поцелуй переходит все мыслимые границы для нахождения на улицы. Но нас вряд ли кто увидит из-за его хватки.
Дышим друг в друга, скрытые его руками от улицы и неба, как в убежище.
— Я не буду трахарем, поняла? Я не парниша тебе для перепихона. Ты меня на полную идиотом выставила.
— Ничего подобного, — возмущаюсь, а он носом об меня трется. — Мне баннер повесить надо было обо всем?
— Не спорь,
